Простое советское детство…

БЕЖЕНКА ОТ ПЕРЕСТРОЙКИ

Два чувства вдохновляют политическое действие – надежда и негодование.
Эта книга, главным образом, порождена ВТОРЫМ чувством, но ее цель – поддержать ПЕРВОЕ. .

(Жан Брикмон, «Гуманитарный империализм: права человека как предлог для войны» )

 

Ирины МАЛЕНКО

…Сквозь ставни и занавески пробиваются утренние солнечные зайчики. На лужайке перед домом зайчики эти прыгают по первым одуванчикам, отскакивая от их золотых тарелок. Трава зеленая, яркая. Пахнет только недавно подсохшей после весенних разливов землей и — яблоневым цветом. Вокруг домика нашего все бушует в цвету: яблони, груши, вишни, сирень…

Самые замечательные утра — в начале лета, когда уже не надо ходить в школу. Когда медленно просыпаешься и можешь позволить себе лежать в постели и смотреть на эти солнечные зайчики на занавесках — в предвкушении долгого, кажущегося бесконечным, жаркого, полного интересных событий дня.
Но до этого, к сожалению, еще надо подождать несколько недель. А в июне уже не будет яблоневого и сиреневого цвета, перестанут петь соловьи, а на дорогах появится пыль…

В мае мною всегда одолевает странное, щемящее чувство: такая красота кругом, что от нее сжимается сердце. В эти дни по-настоящему веришь в чудо (и совсем по-другому, чем под Новый год!) — причем чувствуешь, что оно не за горами. И так жалко тратить эти удивительные дни на страх перед годовыми контрольными или подготовку к экзаменам, но ничего не поделаешь…

Май начинается с Первомая. Под Первомай повсюду укладывают новый асфальт, закатывают выбоины на дорогах, и приторно пахнет горячей смолой. Белят стволы деревьев на улицах, и от одной этой картины на душе делается празднично.

Почему-то на Первое мая, как правило, хорошая погода, а дождь и холод бывают на следующий день. Первомай — резкая граница между еще не совсем настоящей весной, как в апреле (когда тропинки то подсыхают так, что можно уже надеть летние туфли, то снова становятся непролазными и приходится снова доставать так надоевшие уже демисезонные сапоги) и временем, когда «идет – гудёт зеленый шум». Кажется, буквально за один день начинают распускаться молодые листочки на деревьях (как они пахнут!), одуванчики на дорогах.

Если повезет, можно будет пойти на демонстрацию в одном свитере, без плаща.
Демонстрация была большим событием, радостным — как для детей, так и для взрослых. На нее наряжались в самое лучшее, шли всей семьей.
Ни одного Первомая я не пропустила. С утра на улицах играла бодрая, жизнерадостная музыка. Улицы были выметены, деревья — выбелены, дедушка и все соседи рано утром вывешивали на дома красные флаги.
Никто не заставлял нас это делать — сама подобная мысль была бы для нас смешна.
В городе не ходил транспорт, и люди шли отовсюду пешком, под звуки музыки — к месту, где собирались их колонны, веселые и оживленные.

Мы, дети, с нетерпением ждали, когда для нас надуют праздничные шары, которые привязывали к весенним веточкам с чуть распустившейся листвой. Шары и ситро были неразрывно связаны с Первомаем и с Октябрьской, как ее называл дедушка, так же, как елка и мандарины — с Новым годом, черешня и клубника — с июнем, а арбузы — с августом.
И это было так здорово!
Никак не понять этого тому, кто жрет в январе красивую, но пластиковую клубнику из голландской теплицы или в декабре — привезенный из другого полушария виноград…

Нам, — детям советского времени, — было чего ждать и чему радоваться, когда наступало тому время.
Дело было не в вещах — вещи не представляли для нас собой абсолютную и всепоглощающую ценность.
Если у кого-то был велосипед, а у кого-то не было, катались на нем все, по очереди.
Если кто-то ходил в театр, а кто-то не ходил, ему покупали билеты и приглашали его с собой.
Нам хотелось поделиться своей радостью, а не чванливо совать ее другим под нос, чтобы позавидовали.

Родители могли купить нам и ситро, и шарики в любое время, но никто этого не делал, потому что они были предназначены для празднования.
Возможно, этого «поколению, выбравшему пепси» уже не понять.
Мы умели то, чего не умеют они — и ждать, и радоваться!

Мы умели радоваться ожиданию. Рекламное «I want it all and I want it now» было нам не просто чуждо, как что-то инопланетное — было глубоко противно и вызывало неизменные ассоциации с образом Мальчиша-Плохиша, сидящего на бочке варенья…

«Вот наступит ноговодняя ночь — и будет елка (а не за месяц до нее, с выбрасыванием ее на следующий же день после праздника), «Голубой огонек» и «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады».

«Вот настанет лето — и в саду поспеют яблоки» (свои, свежие, натуральные!) »

Вот придет октябрь, начнем топить печку — и будем печь в ней картошку» (а не в микроволновке в любой момент; к слову, вкус у нее оттуда совершенно не тот).

«Вот наступит март, растает снег, и я буду пускать в ручьях кораблики» (а не в ванной или в бассейне круглый год).

Понимаете, о чем я? ИЛИ УЖЕ ТОЖЕ НЕТ?

Но вернемся к Первомаю. На улицах играли духовые оркестры. Люди радостно приветствовали знакомых по пути к месту построения своей колонны, поздравляли с праздником. Потом с нетерпением ждали, когда же мы двинемся в путь. Если мы, дети, уставали, нас подсаживали сзади на каталки с портретами членов Политбюро. Мы с интересом рассматривали по дороге праздничные плакаты и читали транспаранты.
Люди, которые только недавно приехали из деревни в город, приходили на демонстрацию со своим баяном, лихо отплясывали и пели частушки.
Никто их, естественно, не заставлял этого делать. Чувство праздника было искренним и всеохватывающим.
Так же, как и Октябрьская, — это был наш праздник – не ельциновский день независимости от Горбачева и не путинский день «жизни за царя». Не был он и просто «праздником весны и труда».
Мы хорошо знали, что такое международная солидарность трудящихся!

Чем ближе мы подходили к центральной трубуне возле памятника Ленину, тем громче становилась музыка и праздничные призывы, выкрикиваемые торжественными голосами в мегафон.
Торжественность эта передавалась нам. Наше «ура» выражало нашу радость — радость жизни, радость от этого прекрасного, теплого дня, от приближения лета и от того, что мы здесь — все вместе!
А уж когда в мегафон произносилось «Да здравствуют славные труженики (такого-то) завода!», проходящие в это время мимо трибуны вышеупомянутые труженики отвечали таким громовым «ура!», что дрожала мостовая…

После демонстрации по домам расходились медленно.
Транспорт все еще не работал, и мы неспешно шли прямо по рельсам.
Дома бабуля еще с вечера приготовила пироги и другие вкусности.
Дедушка готовился выпить стопочку вместе с дядей Сережей (два раза в год, на 1 мая и на 7 ноября, к нам обязательно приходила дедушкина племянница с мужем и сыном, который был старше меня на 8 лет и был мой большой кумир и пример для подражания. Мне импонировало, что он всегда говорил и играл со мной на равных, а не как с малышем-несмышленышем).
Мы их всегда очень ждали! Дедушка – ветеран войны, но не коммунист и никогда коммунистом не бывший, достаточный циник по жизни — произносил праздничные тосты и первым кричал «ура». Мы подхватывали.

А вечером… вечером был салют!
Или фейерверк; я, собственно, не знала, в чем разница. Небо разукрашивалось разноцветными огнями, и мы все от мала до велика высыпали на улицу. При каждом залпе раздавались крики «ура» — тоже совершенно искренние.
Тот, кто не понимает этого, — просто не имеет понятия, что такое радоваться жизни, и «с чем его едят»…

И не надо мне тут — «вы радовались этому потому, что больше ничего не знали»!
Чего мы не знали из того, что было бы стоящим, чтобы знать?

Стрип-бары, бордели, наркотики?
Журнал «Плейбой»? Игру на бирже? «Одноруких бандитов»?
Охранников в каждом магазине и каждой школе? Слов «рэкет» и «разборки»? То, как звучат в реальной жизни взрывы и выстрелы?
Не знали 64 позиции из «Камасутры»?

Как чувствует себя безработный? Того, как выглядят бездомные и беспризорные дети? Не знали того, как можно умереть только потому, что нечем заплатить за операцию?
Отдыха на Мальдивах – в то время как бывшая соседка ваша роется в мусорных бачках? Позицию менеджера по продажам «Гербалайфа»? Западное барахло?
Вот велика радость-то!

… После 1 мая быстро наступало 9-е….
Дедушкин день. Он никогда много не рассказывал о войне. Только когда выпьет на 9 мая, восклицал, что не дай нам бог узнать, какая это мясорубка… «»Мясорубка была. Человек — самое жестокое животное на земле».
Дедушка чудом выжил в боях под Ленинградом. Его тяжело ранило в ногу, и его вынесли с поля боя. Осколки в ноге у него остались до конца его жизни, и дедушка говорил, что в плохую погоду он чувствует, как осколки в ноге движутся, а я смотрела на его ногу, пытаясь себе представить эту картину. Воображение рисовало что-то серое, живое — и злое.

Ненависти к немцам как к таковым мы (включая дедушку) не испытывали.
Немец и «фриц» — это были две совершенно разные вещи. Правда, при звуке немецкого языка я еще много лет непроизвольно сжималась: он автоматически ассоциировался с криками «halt!”, “hende hoch” и «Russische sсhwein” и автоматными очередями. Совершенно такие же ассоциации у меня вызывает теперь американский английский с его омерзительно-квакающим «r».

…Фильмы о войне начинали показывать за несколько дней до Дня Победы. Когда мне было 5 лет, на экраны вышел фильм «А зори здесь тихие…» Хорошо помню, как фильм этот потряс меня, когда мы посмотрели его в первый раз.
Правда, тогда я не плакала после него — это сейчас я реву в три ручья каждый раз, когда этот фильм вижу.
И над судьбами девочек-зенитчиц, и над судьбой моей страны….
А тогда я просто встала на следующее утро — и соорудила у нас во дворе, под рябиной, мемориал в честь Риты, Жени, Лизы, Сони и Гали. С возложением венка.
Потом пошла к дедушке и сказала: «Дедушка, купи мне автомат!»

Дедушка не удивился, удивились в магазине игрушек, куда мы пошли — маленьком, похожем на коробочку домике рядом с аптекой, где продавали игрушки и канцтовары: «Автомат? Девочке?» Но спорить не стали.

И уже после полудня я и моя лучшая подруга Маруся, которая тоже, оказывается, смотрела этот фильм, вместе с ее братом Андрюшкой играли в войну в густых зарослях лопухов у них за огородом. Лопухи были выше наших голов. В их тени было полутемно даже в самый солнечный летний день, и мы воображали себя партизанами в лесу. Мы прокладывали там свои тропинки, устроили «землянку».

Наверно, с того самого времени я никогда не хотела быть слабой романтической героиней, которую спасает благородный герой: я сама хотела спасать других и быть героем!
В мечтах я была отважным капитаном звездолета, спасавшим членов своей команды из различных переделок. Команда пополнялась за счет пришедшихся мне по душе реальных людей и выдуманных героев. В ней состояли Яносик, Зорро и Черный Тюльпан, а также отважные латыши, боровшиеся со шведами из фильма «Слуги дьявола», и Зоя Космодемьянская.

Я представляла себя соратником Зорро — полноправным, а не Ортензией. Когда один из маминых коллег пытался научить меня старой житейской еврейской мудрости «Дают — бери, а бьют — беги!», я искренне возмутилась и начала доказывать ему, убеленному сединами, что когда тебя бьют, надо не убегать, а бить в ответ!…
Таким был мой собственный дедуля — не убегать, а бить в ответ! Сам он не побежал бы, даже когда не было никаких шансов на победу.
Это о таких, как он, мечтают сейчас наши женщины – «чтоб не убежал»…
… В 6 часов 9 Мая была минута молчания — от торжественной тишины щемило сердце. В 9 вечера — салют… После салюта я залезала на крышу и долго сидела там на корточках, смотря в бесконечную, пронзительную даль цветущих садов.

Когда опускались сумерки, начинали свой вечерний концерт соловьи и лягушки. Лягушек было намного больше, и они бесстыдно заглушали соловьев. Но было в этом странном хоре даже что-то особенно, неуловимо привлекательное.

Кражи голубей были единственным встречающимся у нас в квартале видом преступлений, да и они уже шли на убыль, я застала на своем веку только одну такую попытку. Как-то вышла ночью в сени «по ночным делам» и увидела тонкую руку, протянувшуюся через чердачное окошко. Я тихонько вернулась в дом, разбудила дедушку, но он, вместо того, чтобы схватить вора за руку (тогда бы тот оказался прочно пойманным — сам на крыше, а рука внутри!), закричал во весь голос: «Ты что делаешь, елки-зеленые?!» — и вор убежал… «Елки зеленые и ексель-боксель» были самыми крепкими словами в дедушкином лексиконе. Бабушка у нас не ругалась вообще, даже вместо «черт» она просто говорила «черное слово».

И до 15 лет я никогда не только не слышала мата, а даже и не знала, что такие слова существуют, а уж тем более, — что они значат. От своего соседа по парте я подхватила словечко «блин» — вполне невинное, как мне казалось. Мама разъяснила мне, что лучше этого слова не произносить.

«Почему?» — недоумевала я.
«Потому, что его говорят, когда на самом деле имеют в виду другое слово, очень нехорошее». Естественно, я захотела узнать, какое. Мама долго от меня отмахивалась, но, наконец сказала мне то слово — шепотом, на ухо.
Оно мне совершенно ничего не говорило, я его никогда и нигде не слышала.
«А что оно значит?»- так же невинно поинтересовалась я. Мама покраснела и попробовала объяснить, но я мало что поняла. Только что это значит «какая-то нехорошая женщина». И на этом забыла о нем. Никакого желания его употреблять у меня не возникало.

…За все 20 с лишним лет, что я прожила в Советском Союзе, на моей памяти в нашем полумилионном городе случились только 2 убийства. Убийство было чем-то совершенно из ряда вон выходящим.
Чем-то из фильмов. Почти таким же «марсианским», как безработица, бездомные и голод.
Все эти вещи существовали где-то там, на другой планете, которую мы наблюдали по телевизору. Огнестрельного оружия на руках ни у кого не было, и нам казалась дикой сама такая мысль.

В первом случае душевнобольная мама Марусиной одноклассницы Оли убила свою дочку (я была так потрясена этим, хотя совсем не знала эту девочку, что посвятила ей стихотворение); во втором — у нас за линией (наш дом был на окраине города, у железной дороги) зимой зарезали женатого человека, который был в лесу на свидании со своей любовницей…. Видимо, кто-то знакомый (ее муж?), потому что женщину он не тронул, только сказал ей перед тем, как убежать: «Не ори, дура» .

Помню, как я залезла дома под стол от страха, пока взрослые выбежали на улицу; раненого положили на снег под свет уличного фонаря, а мужики наши побежали за убийцей (да, такие тогда были времена, что люди не стояли в стороне!), но он ушел от них по речному льду на другой берег….

А сейчас… что там говорить! Мой одноклассник Антон, работавший после медучилища в морге, не выдержал («каждую ночь по 7-10 трупов к нам привозят, и все- молодые люди!»), — ударился в религию и зарылся где-то.

Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
0
Оставьте комментарий! Напишите, что думаете по поводу статьи.x